"ПАРУС"

«ПАРУС», пейзажно-символич. стих. Л. (1832). Стих. можно рассматривать как своего рода предельное выражение романтич. мироощущения (и поэтики) Л.; вместе с тем в нем содержится попытка переосмыслить с романтич. максимализмом поставленные в ранней лирике темы одиночества и свободы, неприятия жизни. (Ощущением начала нового этапа духовной биографии героя отмечены и такие стих. 1832, как «Поцелуями прежде считал...», «Как в ночь звезды падучей пламень...».) Стремление к более объективному изображению внутр. «Я», неоднозначность отношения к романтич. самоутверждению, к мысли о самодостаточности чистого порыва к абсолютной свободе побуждают Л. отказаться в «Парусе» от привычной для него формы прямого лирич. монолога (ср. стих. «Желание», поэму «Моряк» и др.). Парус — не безусловное alter ego поэта. Композиция стих. четко поддерживает дистанцию между субъектом и объектом изображения, давая в первых двух строках каждой строфы меняющуюся картину моря и паруса в нем, а в двух последних — реакцию поэта, к-рый и пытается разгадать тайну судьбы паруса, и сочувствует ему, и оценивает выбранный им путь. Первая картина, для усиления эмоц. звучания к-рой Л. заменил собств. строку («Белеет парус отдаленный») строкой из стих. А. А. Бестужева-Марлинского «Андрей, князь Переяславский», сопровождается словами, усиливающими «пространственное» одиночество паруса, мыслью о его «скитальческом», «промежуточном положении»: «Что ищет он в стране далекой?/ Что кинул он в краю родном?». При этом уже в первой строфе поэт выявляет свое глубоко личностное переживание высокой, трагически напряженной судьбы паруса. Изображенная во второй строфе буря («Играют волны, ветер свищет») не приносит парусу избавления от неудовлетворенности существованием.В черновике Л. прямо утверждал бесцельность его странствий: «Увы! он ничего не ищет...». В окончательном тексте отмечается лишь, что парус не ищет счастья — ибо как нет его в гармонич. умиротворенности стихии, так нет его и в буре. Поэт отвергает порядок слов чернового варианта: «Струя под ним светлей лазури». Акцентирование в начале строк пространств. предлогов (под ним — над ним) усиливает ощущение всеохватывающей красоты мира. Но парус отвергает и этот «соблазн», он ни в чем не может обрести успокоение, установить равновесие между своим «мятежным» внутренним миром и миром внешним. Последняя строка — «как будто в буре есть покой» — обнажает парадоксальность этого стремления (ср. строки, появившиеся еще в ранних ред. «Демона», создававшихся одновременно с «Парусом»: «Я шумно мчался в облаках, / чтобы в толпе стихий мятежной / Сердечный ропот заглушить»). В финале стих. драматически сталкиваются романтич. вызов миру (воплощенный в образе паруса, с к-рым поэт чувствует свою неразрывную сращенность) и того нового «Я» поэта, о рождении к-рого он говорит в письмах 1832—34 (прежде всего, в наиболее исповедальных среди них — к М. А. Лопухиной, в письмо к-рой от 2 сент. 1832 включен «Парус»). Здесь зафиксирован мучительный анализ духовных борений, вызванных разрывом уз, соединяющих поэта с прошлым: «...я и не чувствую и не говорю, как прежде...»; «...увы, пора моих грез миновала; нет уже и поры, когда была вера». Но, отмечая «холодную иронию», к-рая «неудержимо проскальзывает» в него, Л. признается, что хотел бы сохранить в себе частицу «пламенной и молодой души» (VI, 714—17). В «Парусе» выявлен кризис романтич. индивидуализма, открыта трагедия вечного несогласия. Драматизм коллизии заключается в том, что новое «Я» поэта рассматривает его бывшее «Я» не как преодоленное, а как потерянное.Для стих. характерна резко подчеркнутая система повторов-контрастов, одновременных отождествлений и противопоставлений, их принципиальная смысловая однозначность, между к-рыми находится и от к-рых равно отталкивается субъект лирич. высказывания. В двустишии: «Увы! Он счастия не ищет / И не от счастия бежит» — усиленный пиррихием акцент и двукратный повтор безусловно выделяют слово «счастие» как одно из центральных, ценностно значимых понятий в стих. Столь же несомненен двойной акцент в конце строк на глаголах движения, к-рое неопределимо ни как стремление к счастью, ни как бегство от него; счастье для Л., по-видимому, неопределимо через какую-то вне его находящуюся и конкретно достижимую цель (см. Счастье, Цель жизни в ст. Этический идеал).«Буря» и «покой», «далекая страна» и «родной край», движение к чему-то и от чего-то, обретения и потери — вот неполный перечень антиномий «Паруса» — «половинок» навсегда потерянного гармонич. целого. Причем, акцент в стих. оказывается не на объективных противоречиях человеч. бытия и сознания, созерцаемых человеком, а на самой невозможности их субъективного преодоления, на неискоренимом стремлении достичь недостижимое при столь же неуклонном отказе от всего достигнутого и достигаемого, на той стихии мятежности — жажде бури, к-рая объективируется в строе лермонт. стих. Мн. поколениями рус. читателей лермонт. «Парус» воспринимался как выражение свободолюбивых, революц. настроений. С музыкой А. Е. Варламова он стал нар. песней.Стих. иллюстрировали И. К. Айвазовский, В. М. Конашевич, М. Панов и др. художники. Положили на музыку св. 50 композиторов, в т.ч. Ю. М. Александров (балет), А. Е. Варламов, Г. М. Римский-Корсаков, А. Г. Рубинштейн, Б. В. Асафьев, Г. В. Свиридов.Автограф — ИРЛИ, оп. 1, № 21 а (казан. тетр.), л. 11, об. Другой автограф — ГПБ, собр. рукописей Л., № 18 (письмо к М. А. Лопухиной от 2 сент. 1832). Копия — ИРЛИ, оп. 1, № 15 (тетр. XV), л. 10, об. Впервые — «ОЗ», 1841, № 10, отд. III, с. 161. Датируется 1832, не раньше 1-й пол. авг. и не позднее 2 сент.

В. Г. МаранцманЛермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Науч.-ред. совет изд-ва "Сов. Энцикл."; Гл. ред. Мануйлов В. А., Редкол.: Андроников И. Л., Базанов В. Г., Бушмин А. С., Вацуро В. Э., Жданов В. В., Храпченко М. Б. — М.: Сов. Энцикл., 1981