"Я НЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ; СТРАСТЕЙ"

«Я НЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ; СТРАСТЕЙ», раннее стих. Л. (1831), обращенное к Е.А. Сушковой. Сушкова вспоминает, что Л. говорил с ней в 1834 о двух элегиях с близкой лирич. ситуацией: «Я вас любил...» (1828) А. С. Пушкина и «Уверение» («Нет, обманула вас молва», опубл. 1829) Е. А. Баратынского, из к-рых Л. предпочитал вторую, как вернее обрисовывающую его «прошедшее и настоящее». Отвечая, Сушкова напомнила стих. самого Л. «Я не люблю тебя...», вписанное в ее альбом. Л. просил возвратить ему текст, обещая переделать и вновь посвятить Сушковой. В 1837 Л. переработал стих., оставив неизменными только две последние строки (см. "Расстались мы, но твой портрет").Мотив верности первой или давно прошедшей любви рано возникает в творчестве Л. (см. Сушковский цикл) и проходит через всю его лирику — от «Стансов» («Взгляни, как мой спокоен взор») и «Подражания Байрону» до «Нет, не тебя так пылко я люблю». Однако в отличие от названных стих., а также стих. Пушкина и Баратынского здесь этот мотив существенно трансформируется: уверению в «прежнем» чувстве Л. противопоставляет обратное — категорич. признание в нелюбви. Уже первое высказывание несет в себе такое определенное отрицание, что, казалось бы, полностью исчерпывает тему (пушкинское «Я вас любил; любовь еще быть может» оставляет ту же тему «открытой», даже требует ее развития). Но слово «страстей» приводит к возникновению такого резкого переноса (enjambement), к такому интонац. перебою, что уже в первой строке возникает ощущение напряженности чувства и речи поэта, как бы торопящегося уйти от только что произнесенного слова и тем самым ставящего под сомнение абсолютную правдивость высказывания.Действительно, уже третья строка начинается с «но»: не люблю, «но образ твой...все жив».Развиваясь далее, мысль поэта буквально «продирается» через самоотрицания, противоположения, «уступки»; скрытое «но» возникает в оставшихся строках четыре(!) раза: образ жив, но «бессилен»; предался другим мечтам, но забыть его не мог; храм оставлен, но он храм; кумир повержен, но все же он бог. Нагнетание всех этих противопоставлений приводит к тому, что последние две строки, не случайно контрастирующие с первой своей завершенностью, воспринимаются не только как констатация душевной неразрывности поэта с когда-то любимой женщиной, непреходящей значимости для него ее образа, но почти как признание (вопреки всем оговоркам) в любви к ней. Однако это любовь настолько особая, стоящая вне обычно неотделимых от нее «страстей и мук», что, м. б., и правомочно убежденное утверждение поэта: «Я не люблю тебя» и то волнение, с к-рым он спешит объяснить читателю его истинный смысл. Отсюда — афористич. четкость концовки: «Так храм оставленный — все храм, / Кумир поверженный — все бог!» (ср. стих. «Как дух отчаянья и зла», в к-ром душа поэта уподобляется храму, где хранится Ее образ). Концовка стих., восходящая, возможно, к Ф.Р. Шатобриану, как бы снимает мучительное недоумение поэта перед самой возможностью живой памяти и любви при свершившемся угасании чувства, его эмоц. исчерпанности: образ, «бессильный» в реальности настоящего, оказывается всесильным в особом, неподвластном времени «пространстве» души.Стих. положили на музыку А. С. Аренский, С. Лаппо-Данилевский, Ф. И. Силин.Автограф — ИРЛИ, тетр. IV. Копия — ИРЛИ, оп. 2, № 40. Впервые, с разночтениями в 4-й и 6-й строках и без последней строки, — «БдЧ», 1844, т. 64, № 6, отд. 1, с. 132. Полностью впервые — в кн.: Сушкова Е. А., Записки, СПБ, 1870. Датируется по положению в тетради.

К. М. ЧерныйЛермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Науч.-ред. совет изд-ва "Сов. Энцикл."; Гл. ред. Мануйлов В. А., Редкол.: Андроников И. Л., Базанов В. Г., Бушмин А. С., Вацуро В. Э., Жданов В. В., Храпченко М. Б. — М.: Сов. Энцикл., 1981