- Жена Петра Иваныча. "Лет двадцати шести-семи". "Молода и хороша". У нее "свежесть лица, блеск взоров, под которым трудно рассмотреть цвет глаз ее - так тонули они в роскошных, трепещущих волнах света", "пышные плечи", "стройный бюст". По мнению Александра Адуева, Л. А. - "женщина в благороднейшем смысле слова", "создана на радость, на счастье мужчины", - "идеал женщины". Он считает ее "блистательным исключением из толпы". "Жаловаться на свою жизнь "она не имела права: все наружные условия счастья" "исполнялись над нею, как по заведенной программе". Довольство, даже роскошь в настоящем, обеспеченность в будущем - все избавляло ее от мелких, горьких забот". "Все ее желания" предупреждались, лишь "о сердце" - об этом никогда и речи не было со стороны мужа, "Лизавета Александровна вынесла только то грустное заключение, что не она и не любовь к ней были единственною целью его неутомимых трудов ""рвения и усилий". Он трудился и до женитьбы, еще не зная своей жены". "Л. А. чувствовала его умственное превосходство над всем окружающим и терзалась этим": "Рассудок - это главное там, - на заводе, может быть, а вы забываете, что y человека есть еще чувство", - говорит она мужу. "Если б он не был так умел, - думала она, - я была бы спасена". "Он одним взглядом, одним словом мог бы создать в ней глубокую страсть к себе: но он молчит, он не хочет". "Она пробовала возбудить в нем ревность, думая, что тогда любовь непременно выскажется... Ничуть не бывало. Чуть он заметит, что она отмечает в обществе какого-нибудь молодого человека, он спешит пригласить его к себе, обласкает, сам не нахвалится его достоинствами и не боится оставлять его наедине с женой". "При рассуждениях мужа на тему о любви, она тотчас же разочаровывалась". "И в положительных целях женщины присутствует непременно любовь... Семейные обязанности - вот ее заботы; но разве можно исполнять их без любви? - думалось Л. А. - О, пусть я купила бы себе чувство муками, пусть бы перенесла все страдания, какие неразлучны со страстью, но лишь бы жить полною жизнью, лишь бы чувствовать свое существование, а не прозябать!" "Все дорогие безделки своего будуара - и весь этот комфорт, которым у других заботливая рука любящего человека окружает любимую женщину", казались ей "холодною насмешкой над истинным счастьем". "Ей бы вменили в преступление эти невидимые, неосязаемые, безымянные страдания, без ран, без крови, прикрытые" "бархатом", но "ее домашний мир был не что иное, как крепость", "неприступная для соблазна", хотя и "в ней встречались на каждом шагу рогатки и патрули и против всякого законного проявления чувства". Л. А. "с героическим самоотвержением таила свою грусть". - "Я здорова, я ничего не чувствую", - говорит она мужу, когда все "с изумлением" глядели на нее, переменившуюся от болезни. На предложение съездить в Крым отвечает, что ей "все равно, где ни быть" и предлагает мужу "сократить расходы". На замечание Петра Иваныча, "почему это так занимает" ее, отвечает: "Как же не занимать? Ведь я твоя жена! Ты же сам учил меня... a теперь упрекаешь, что я занимаюсь. Я делаю свое дело". Когда Петр Иванович пожелал предоставить ей полную свободу, отвечала: "Зачем мне свобода? Что я стану с ней делать? Ты до сих пор так хорошо, так умно распоряжался и мной, и собой, что я отвыкла от своей воли"; "мне свобода не нужна". Решение П. И. выйти в отставку и продать завод встретила возражением: "Ради Бога, никакой жертвы для меня! Чтобы ты перестал трудиться, отличаться, богатеть - и для меня! Боже сохрани! Я не стою этой жертвы". - "Я была мелка для тебя, ничтожна, слаба, чтобы понять и оценить твои высокие цели, благородные труды". "Я была брошена как камень на твоем пути; я мешаю тебе". Тая свою грусть, она находила в то же время довольно сил, чтобы утешать других; "она слушала снисходительно иеремиады Александра "и утешала" "его
со всею нежностию друга и сестры". "Ей это было вовсе не противно"; "в племяннике она все-таки находила сочувствие собственному сердцу, слышала в его жалобах на любовь, голос не чуждых ей страданий". "Она жадно прислушивалась к стонам его сердца и отвечала на них неприметными вздохами и никем не видимыми слезами. Она даже и на притворные и приторные излияния тоски Александра находила утешительные слова в таком же тоне и духе". "Сильное чувство прячется", - говорила она, но "не могла внутренно не согласиться с племянником, что чувство без всякого проявления как-то подозрительно, что, может быть, его и нет, что если б было, оно бы прорвалось наружу, что, кроме самой любви, обстановка ее заключает в себе неизъяснимую прелесть". Она не понимала, как можно "краснеть первой нежной любви" и была согласна с Александром, что "любить - значит не принадлежать себе, перестать жить для себя, перейти в существование другого, сосредоточить на одном предмете все человеческие чувства - надежду, страх, горесть, наслаждение, любить значит жить в бесконечном". Она полюбила Александра, "как родная сестра"; "разве только мать могла бы так горячо принимать к сердцу все, что до него касается, и та не сумела бы". "Ей удалось уже раз укротить беспокойные порывы в сердце племянника" "в деле любви", и она "знала, как обойтись с оскорбленным сердцем". - Судьба "всегда, будто нарочно, сведет нежного чувствительного человека с холодным созданием", - говорила она ему. Она просила мужа поговорить с Александром "о дружбе", "о сердце да поласковее, повнимательнее". Жалея его, она "поддерживала" в нем "надежду" сделаться писателем, "расспрашивала" его "о занятиях", "часто спорила с ним, но еще чаще соглашалась". - "Кто осушал твои слезы и хныкал с тобою вместе? - "Все - она", - сказал Петр Иваныч Александру.
Критика: "На рубеже между довольными своей судьбой или, так или иначе, примирившимися с нею, и женщинами, стремящимися вперед - изведать неведомую, манящую к себе даль жизни, стоит жена Петра Ивановича Адуева, Елизавета Александровна". "Этот трогательный, цельный образ - один из самых симпатичных образов гончаровских женщин". [Острогорский. Этюды].