К изучению С. В. обратился в 1950 в лекции, посвящ. 150-летию его Перв. изд. Два года спустя он написал большую рец. на изд. С. в сер. «Лит. памятники» (1950) и на вышедший в том же году сб. под ред. В. П. Адриановой-Перетц. Охарактеризовав состав этих изд., В. остановился по преимуществу на публикации С. и на статьях Д. С. Лихачева и И. П. Еремина. Он положительно отозвался о принципах публикации С. с разделением на обусловленные ритмикой строки и признал, что такой текст легче читается, однако отметил, что без теоретич. обоснования такое членение текста всего лишь «смелая гипотеза». В. соглашается с суждениями Лихачева о том, что С. не принадлежит какой-либо областной лит-ре, но оспаривает его мысль, согласно которой в С. нет признаков следования традиц. образцам. Он полагает, что автор С использовал традиц. выразит. средства, чтобы быть понятым современниками. В. указывает на противоречие в рассуждениях Лихачева: с одной стороны, автор С. как бы отказывается от следования традиции, с другой — он не пытается создавать новые метафоры, метонимии, эпитеты. Не согласен В. и с утверждением Лихачева о том, что фольклор не знает смешения жанров, считая, что устной поэзии, особенно древней, напротив, свойствен синкретизм. Спорит В. и по поводу некоторых толкований С.: так, если Лихачев «конец поля» считает его ближним краем, то В., напротив, — дальним, так как, по его мнению, цель похода — «искусити Дона великаго», «копие приломити конець поля половецкого». Анализируя статью Еремина в том же сб., В. оспаривает его утверждение о риторич. характере С., подчеркивая, что риторич. приемы (обращения, риторич. вопросы и под.) свойственны и др. произведениям древнерус. лит-ры, предназначенным для произнесения. Отвергает В. и мысль Еремина о фрагментарности С.
В статье «Dobrovský a Slovo o pluku Igorově» В. освещает роль Й. Добровского в создании первых переводов С. на чеш. и нем. яз. В. допускает, что Добровский, находясь в России в 1792—93, соприкасался с окружением А. И. Мусина-Пушкина и мог знать об
230
открытом древнерус. произведении или даже видеть его. В. полагает, что Добровский в «Словине» называет С., зная его только в переводе И. Рихтера (1803) и по упоминанию его в изд. Летописи Нестора А. Л. Шлецером. В. характеризует чеш. переводы С., осуществленные под руководством Добровского.
К спорам с Ереминым о худ. природе С. и его жанровой принадлежности В. возвращается и в статье «K názoru o řečnické povaze Slovo o pluku Igorově». Он обращает внимание на то, что Еремин отождествляет эпику со стихотворством, возражает против тезиса Еремина о том, что С. — «речь», основанном на терминологич. обозначении памятника как «слово». В. указывает, что жанровые определения в древнерус. лит-ре не имели строго очерченных границ и охватывали порой значительные круги различных произведений. В статье «Mickiewicz a Slovo o pluku Igorově» В. останавливается на известной формулировке основной идеи С., высказанной К. Марксом: «Призыв русских князей к единению перед монгольским нашествием». В. показывает, что сходное определение содержалось уже в книге Эйххофа, о которой и писал Маркс, но и Эйххоф не был первым в этом взгляде на С.: то же самое говорил А. Мицкевич в лекциях о С., читанных в Collège de France 12 и 14 февр. 1841. В. пишет далее, что суждения Мицкевича о С. сложились под влиянием университетских лекций И. И. Чернявского, большого почитателя С., близкого друга Радищева, а также взглядов на С. А. С. Пушкина и декабристов, с которыми Мицкевич познакомился в годы изгнания в России. Сыграли роль и собственные размышления Мицкевича о судьбе Польши, терпевшей поражения в результате внутренних раздоров. Таким образом, утверждает В., взгляд на идею С. складывался постепенно, и первоисточник его следует искать в глубоком прошлом.
Основной труд В., посвящ. С., — монография «Slovo o pluku Igorově jako umělecké dílo» («„Слово о полку Игореве“ как художественное произведение»). Она содержит четыре главы и приложение, в которое входят критич. изд. текста С. и его реконструкция. Первая глава посвящена обзору лит-ры вопроса, при этом основное внимание уделено существующим определениям жанровой природы С. К древнему произведению, считает В., неприложимы жанровые определения новых лит-р, поэтому В. вновь поднимает этот вопрос, проводя границу между прозой, как неорганизованной речью, и поэзией, как речью, определенным образом организованной. В. напоминает, что уже первые переводчики школы Добровского заметили в С. ритмически организованные отрывки; в России к той же мысли пришел А. Х. Востоков. Решение вопроса о жанре С., по мнению В., тесно связано с анализом композиции памятника. Лучшей работой на эту тему В. считает статью В. Ржиги «Композиция „Слова о полку Игореве“» (Slavia. 1925—26). Суммируя высказывания ученых, В. приходит к выводу, что многие из них считали С. произведением поэтическим, никак это не доказывая, и, таким образом, вопрос о жанре С. так и остался открытым, как и вопрос о его ритмич. строе.
Во второй главе книги продолжено рассмотрение вопроса о жанре С. и его ритмич. структуре. Методологически важным является требование В. при изучении С. исходить из его собственного строения и закономерностей, не прибегая к аналогиям с др. произведениями (былина, дума и др.).
231
В третьей главе анализируется худ. структура С. Его автор для стихийно реалистич. изображения действительности специально подбирал соответствующие худ. средства и приемы, отбирал факты, опускал детали, не отвечающие худ. замыслу, поэтому в С. нет последовательного изложения событий, а есть картины, перемежающиеся размышлениями автора и лирич. отступлениями. Каждая из таких картин или отступлений имеет зачин и концовку. В. считает, что исследование худ. структуры С. позволяет снять вопрос о его фрагментарности, о наличии в нем переставленных или утраченных отрывков: С. — единое худ. целое, не нуждающееся в каких-либо перестановках. В. показывает целесообразность и преднамеренность кажущихся «нелогичностей» в С. Анализируя текст С., В. останавливается на различных разновидностях повторов: это анафоры и эпифоры, анэпифоры (не бологомъ бяхуть посѣяны, посѣяни костьми...), грамматич. повторы (скача, летая, свивая), полные синтаксич. аналогии, повторы концовок слов (старому, храброму, красному). Повторы всех видов и параллелизмы крепко связывают текст на всем его протяжении в единое и нераздельное целое. Отдельные отрывки текста имеют зачин, вводящие слова или даже предложения (обращения, слова-связки), соединяющие их с предыдущим текстом. Ритмич. элементом текста является и интонация. Зачины имеют восходящую интонацию («не лѣпо ли ны бяшетъ, братіе»; «Боянъ бо вѣщій»; «о Бояне, соловію стараго времени» и т. д.), а концовки — нисходящую («они же сами княземъ славу рокотаху»; «на землю половѣцькую, за землю Рускую»; «а любо испити шеломомь Дону» и т. д.). Чередование восходящей и нисходящей интонации — тоже ритмич. элемент текста. Конкретный анализ композиции и изобразит, средств С. убедительно показывает, что они едины на протяжении всего текста и имеют закономерный характер.
От анализа формы В. переходит к характеристике жанра С. и устанавливает, что С. — произведение лиро-эпическое, автор которого не ставил целью изобразить поход, поражение или отдельных князей, а стремился «создать произведение прямо-таки агитационное», призывающее князей к объединению. Этой цели и подчиняются все изобразит. средства: многочисл. обращения, призывы, прямая речь персонажей, эмоц. авторские отступления, картины сражений, характеристики князей. Чередование образов (картин) и лирич. авторских характеристик создает внутренний ритм произведения. Таким образом, поэтич. характер С. проявляется не только в его ритмике и многочисл. поэтич. фигурах, но и в способе изложения, далеком от эпич. статичности. В отличие от др. исследователей, видевших в С. только ритмичность отдельных частей, В. показывает, что ритмичность С. — признак произведения поэтического, хотя ни о каком стихе в совр. понимании в нем не может быть речи. Ритмич. характер С. основан не на чередовании ударных и безударных слогов, а на соразмерности «ритмических членов», которые являются синтаксическими единицами и отделены друг от друга речевыми паузами. Основу ритмики С. В. формулирует так: «Наименьшей единицей ритма „Слова“ является ритмический член. Это всегда слово или слово сочетание, имеющее одно логическое ударение и отделенное паузой. Каждый ритмический член связан с соседними и составляет с ними более крупные интонационные единицы, которые, в свою очередь, объединяются хорошо выделяемыми зачинами и концовками, образуя как бы строфы».
232
Поэтич. природу С. подтверждает наличие в нем звукописи: аллитераций, ассонансов, звуковых анафор, эпифор и т. п., а также многочисл. тропы. В. предполагает, что С. предназначалось для устного исполнения, возможно, в сопровождении муз. инструмента, хотя по построению это произведение письменное, продуманное и скомпонованное, чего не может быть в устном произведении.
Четвертая глава — «Slovo v literárněhistorickém vyvoji» («„Слово“ в литературно-историческом процессе»). В ней В. возвращается к определению жанра С., устанавливая, что «слово» — не термин, определяющий жанр, что в С. имеются лишь некоторые элементы риторич. прозы. Характеризуя автора С. как человека независимых взглядов, близкого к народу и умеющего влиять на людей, озабоченного судьбами страны и народа, высокообразованного и знающего как устно-поэтич., так и письменную традицию, В. устанавливает, что источниками С. были различные устно-поэтич. жанры, творчески переработанные (лирич. песня, плач, славы, былины, предания), а также письменная традиция. Одним из письменных источников В. считает псалмы, которые были широко известны и воспитывали худ. вкус (эту близость заметил еще Востоков). Заключая размышления о жанре С., В. определяет его как «лиро-эпическую песнь с исторической основой, окрашенную сильным пафосом современности» (С. 135). Для концепции В. важно, что С. как произведение поэтическое восполняет в теории древней лит-ры недостающий член лит. развития: если была поэзия устная, то должна была быть и поэзия письменная. С. является доказательством того, что древние славяне имели не только художественно построенную прозу, но и поэзию, и не только устную, но и письменную.
Соч.: Slovo о polku Igoreve / Stav výzkumů 150 let po I. vydani // Slovesna veda. 1950. N 3. S. 134—146; (совм. с V. Polák и B. Zástěrová) Dodatky k stavu výzkumů // Ibid. S. 245—248; Slovo o pluku Igorově v jubilejnim roce 1950 // Slavia. Praha, 1952. Roč. 21. S. 67—82; 1953. Roč. 22. S. 484—491; Dobrovský a Slovo o pluku Igorově // Ibid. 1955. Roč. 24. S. 269—294; K českému překladu tři zpěvů starorucké // Tři zpěvů staroruské. Praha, 1955. S. 7—12; K názoru o řečnicke povaze Slova o pluku Igorově // Slavia. Praha, 1956. Roč. 25. S. 416—435; Рец. на кн.: Головенченко Ф. М. Слово о полку Игореве: Историко-лит. и библиогр. очерк. Москва, 1955 / Ibid. 1957. Roč. 26. S. 442—444; Mickiewiez a Slovo o pluku Igorově // Ibid. Seš. 1. S. 105—115; Slovo o pluku Igorově jako umělecké dílo. Praha, 1958.
Лит.: Богатырев П. Г. Обзор переводов «Слова о полку Игореве», вышедших в Чехословакии после второй мировой войны // ТОДРЛ. 1954. Т. 10. С. 255—259; Kudělka M., Šimeček Zd. a kol. Československé práce o jazyce, dejinách a kulture slovanských národů z r. 1760. Bibliografický slovník. Statní pedagogické nákladatelství. Praha, 1972.
Э. Я. Гребнева