"Старик, которого жизнь, казалось, ни разу не возмущало ни одно сильное ощущение души, которого вся жизнь, казалось, состояла только из сидения на высоком стуле, из едения сушеных рыбок и груш, из добродушных рассказов". Принадлежал к тем уединенным владетелям "отдаленных деревень, которых в Малороссии обыкновенно называют "старосветскими", и жил тою необыкновенно уединенной жизнью, где ни одно желанье не перелетает за частокол". "Высокого роста старик шестидесяти лет"; "ходил всегда в бараньем тулупчике, покрытом камлотом" и "очень любил теплоту"; "сидел согнувшись и всегда почти улыбался, хотя бы рассказывал или просто слушал". "Лицо его" "дышало добротою". "Легкие морщины" на его лице "были расположены с такою приятностью, что художник верно бы украл их. По ним можно было, казалось, читать всю жизнь" его, "ясную, спокойную". "Он не принадлежал к числу тех стариков, которые надоедают вечными похвалами старому времени или порицаниями нового: он, напротив, расспрашивая вас, показывал большое любопытство и участие к обстоятельствам вашей собственной жизни, удачам и неудачам". А. И. с женой, "можно сказать, жили для гостей". Гостя "они наперерыв старались угостить" "всем, что только производило их хозяйство". В "их услужливости не было никакой приторности": "Это радушие и готовность" "были следствие чистой, ясной простоты" "добрых, бесхитростных душ". - "В молодости А. И. служил в компанейцах, был после секунд-маиором; но это уже было очень давно, уже прошло, уже сам А. И. почти никогда не вспоминал об этом. А. И. женился 30 лет, когда был молодцом и носил шитый камзол; он даже увез довольно ловко Пульхерию Ивановну, которую родственники не хотели отдать за него; но и об этом уже он очень мало помнил, по крайней мере никогда не говорил". - "Очень мало занимался хозяйством, хотя, впрочем, ездил иногда к косарям и жнецам и смотрел довольно пристально на их работу". Утром, "напившись кофе", прогонял гусей с крыльца и, поговорив с приказчиком, "возвращался в покои и говорил, приблизившись к Пульхерии Ивановне: а что, Пульхерия Ивановна, может быть, пора закусить чего-нибудь?" "На столе вдруг являлась скатерть с пирожками и рыжиками". За час до обеда "закусывал снова, выпивал старинную серебряную чарку водки, заедал грибками, разными сушеными рыбками и прочим". "По старинному обычаю" очень любил "покушать". "За обедом" А. П. вел "разговор о предметах самых близких к обеду: "Мне, - говорил он, - кажется, как будто эта каша немного пригорела. Вам этого не кажется, Пульхерия Ивановна?" Через час после обеда ему приносили арбуз: "Да вы не верьте, Пульхерия Ивановна, что он красный в середине, - говорил A. И., принимая порядочный ломоть: - бывает, что и красный, да нехороший". А. И. "никогда не имел детей и оттого вся привязанность" его "сосредоточивалась" на его жене. Это были "Филемон и Бавкида". "Нельзя было глядеть без участия на их взаимную любовь. Они никогда не говорили друг другу ты, но всегда вы. "Это вы продавили стул, A. И.? - Ничего, не сердитесь, Пульхерия Ивановна: это я". "Развеселившись, А. И. любил пошутить над Пульхерией Ивановной и поговорить о чем-нибудь постороннем. "А что, Пульхерия Ивановна, - говорил он, - если бы вдруг загорелся дом наш, куда бы мы делись?" Иногда, слушая рассказы про политику, вдруг заявлял: "я сам думаю пойти на войну; почему ж я не могу идти на войну?" "Куплю себе новое вооружение"; "возьму саблю или казацкую пику". Пульхерия Ивановна приходила в ужас от этих разговоров, а "А. И., довольный тем, что несколько напугал Пульхерию Ивановну, смеялся, сидя согнувшись на своем стуле". А. И. любил также подшучивать над привязанностью Пульхерии Ивановны к ее любимице, серенькой кошечке: "я не знаю, Пульхерия Ивановна, что вы такого находите в кошке: на что она? Если бы вы имели собаку, тогда бы другое дело: собаку можно взять на охоту, а кошка на что?" Когда Пульхерия Ивановна сообщила А. И. о предчувствии своей близкой смерти, "А. И. рыдал, как ребенок". - "Бог знает, что вы говорите, Пульхерия Ивановна! - говорил А. И. - Когда-то еще будет смерть, а вы уже стращаете такими словами". - Смертью жены "А. И. был совершенно поражен", "по временам взгляд его был совершенно бесчувствен, и мысли в нем не бродили, но исчезали. Часто поднимал он ложку с кашей и, вместо того, чтобы воткнуть в кусок цыпленка, он тыкал в графин". И только при воспоминании о Пульхерии Ивановне "бесчувственный старик" проявлял "долгую", "жаркую печаль". И когда силился он выговорить имя покойницы, то "на половине слова спокойное и обыкновенное лицо его судорожно исковеркивалось, и А. И. плакал как ребенок. Это были слезы, которые текли, не спрашиваясь, сами собою, накопляясь от едкости боли уже охладевшего сердца". И когда однажды он услышал зов Пульхерии Ивановны, "он весь покорился своему душевному убеждению, что Пульхерия Ивановна зовет его; он покорился с волею послушного ребенка, сохнул, кашлял, таял, как свечка, и наконец угас так, как она, когда уже ничего не осталось, что бы могло поддержать бедное ее пламя. "Положите меня возле Пульхерии Ивановны" - вот все, что произнес он перед своею кончиною".