Соч. (кроме указ. в ст.): Язык как идеология и язык как техника, в сборнике: Язык и мышление, в. 2, М.‒Л., 1934; Понятие идеосемантики, там же, в. 11, М.‒Л., 1948; Скифо-европейские изоглоссы, М., 1965; Le cheval de Troie, P., «Annales», 1963, № 6.
Лит.: Исаев М. И., Славный путь ученого, «Известия Северо-Осетинского научно-исследовательского института», 1960, т. 22, в. 1.
Т. Г. Брянцева.
Основные работы А. посвящены проблемам сравнит. языкознания, изучению осетин. и иран. яз., контактов вост. и европ. яз., связей яз. и фольклора, и в частности — изучению фольклорных основ поэмы «Витязь в барсовой шкуре» (ИОЛЯ. 1966. Т. 25, № 4).
Исследованию С. посвящены две статьи А. Он является сторонником подлинности памятника, признавая доказанным, что тюркизмы С. усвоены еще в домонг. эпоху, до появления «Задонщины».
А. дает свое истолкование словам «полк» — как «воинство» и «слово» — как «слово-оплакивание» — «плач» и новый перевод заглавия памятника — «Плач о войске Игоря» (Жанровые истоки... С. 101—102).
Вслед за О. Сулейменовым (см.: «Аз и я». М., 1975) А. считает, что литературоведч. оценки событий в С. историографически восходят еще к Д. И. Иловайскому, когда равно оправдывались все походы рус. князей против половцев как врагов отечества. Избирая примером «типичного варяжского разбойника» X в. Святослава Игоревича, А. подчеркивает различия нравов рус. князей XII в. (как потомков агрессивных норманнских викингов) и народа, а князя Игоря Святославича определяет как «антигероя», погубившего свое войско и сдавшегося в плен. Параллель к подобной ситуации в С. А. находит в сложившихся в X в. былинах киевского цикла, с их отрицательной нар. оценкой киевского князя Владимира и признанным нар. героем-богатырем Ильей Муромцем. Отмечая в былинах сочетание двух противоположных идейных тенденций — «антикняжеской, народной и прокняжеской, дружинной», А. считает совершенно несовместимыми
18
наличие их у автора С. и утверждает, что «прокняжеские восхваления» в нем «могут принадлежать только руке фальсификатора» (Жанровые истоки... С. 108—109).
Отделить в С. «народное от наносного дружинно-княжеского» А. полагает возможным, установив жанровые фольклорные истоки памятника путем сопоставления с близкими кавк. и иран. фольклорными материалами (С. 100).
Критикуя представление Д. С. Лихачева о «стереоскопичности» С. и его жанровое определение С. как «плача-славы» (см. Жанр С.), А. видит «жанровые истоки основной части поэмы» (кроме плача Ярославны) в «мужском погребальном плаче», который со временем начинает бытовать вне погребального обряда, преобразовываясь в «героическую песню», и может явиться основой жанра «героической поэмы» (С. 99, 108, 112). В качестве примера А. приводит курдские похоронные мужские причитания (с характерными для них «героико-эпическими элементами»), в которых оплакиваются мужчины, павшие в бою при особо трагич. обстоятельствах (С. 109), и выделившиеся из погребального обряда героич. песни осетин.
Плач Ярославны А. рассматривает как «малый женский плач» в составе «большого народного мужского плача о бедах Руси» (С. 113).
Жанровые черты, которые сближают С. с «мужским плачем — героической песней», А. отмечает в ограничении повествоват. элемента за счет развития эмоциональной импровизации, в наличии непоследовательной, «непредсказуемой композиции», подчиненной «чередованию эмоциональных всплесков»-напоминаний, в «сочетании лирической задушевности и психологизма с гордой мужественной скорбью», в «богатой образности, метафоричности, иносказательности» и широком использовании символики природы (С. 112).
Жанр С. не отождествляется полностью с «народным плачем-песней»: А. определяет его как «новую, высшую ступень развития жанра — героическую поэму» (Там же). А. считает, что поэтич. жизнь С. начиналась «с песенного исполнения», и оно изначально было не «прозаическим рассказом, а „песней“, созданной гениальным автором на основе народного жанра „мужского плача“» (С. 114).
Отрицая «монолитность» С. как худ. произведения, А. считает одной из важнейших проблем — изучение истории его текста и предлагает отсечь в нем «позднейшие вставки и наслоения..., добавления и искажения», как не соответствующие «канонам жанра», который исключает возможность «прославления живого, тем более бесславно оставшегося в живых», и расценивает заключительную «славу» Игорю как «фальшивую ноту» памятника (С. 113).
В статье «„Синее вино“...» А. дает лингвистич. комм. к «Сну князя Святослава»; возражая против прочтения, предложенного А. Л. Никитиным (Наследие Бояна в «Слове о полку Игореве». Сон Святослава // Слово. Сб. —1978), этого выражения как «уксус», А. истолковывает его как «хлебное вино» (водка) и отмечает близость семантич. поля слова «синее» (в значении прозрачности, яркости, чистоты) яз. рус. фольклора, и к выражению «синее вино» приводит «полную аналогию» с тем же значением (чистое хлебное вино) из осетин. нар. песен.
19
Соч.: Жанровые истоки «Слова о полку Игореве» в свете сравнительного фольклора // Изв. Юго-Осетин. НИИ АН СССР. Цхинвали, 1985. Вып. 27. С. 98—116 (то же: Избр. труды. Владикавказ, 1990. С. 509—537); «Синее вино» в «Слове о полку Игореве» // ВЯ. 1985. № 6. С. 40—41 (то же: Избр. труды. С. 538—541).
Лит.: Исаев М. И. Славный путь ученого: Список науч. трудов В. И. Абаева (1924—1959) // Изв. Северо-Осетин. НИИ АН СССР. Орджоникидзе, 1960. Т. 22, вып. 2. Языкознание. С. 5—21, 22—28.
КЛЭ; Сов. востоковеды. С. 7—8.
Н. Ф. Дробленкова