"СМЕРТЬ ПОЭТА"

«СМЕРТЬ ПОЭТА», стих. Л. (1837), его отклик на трагич. гибель А. С. Пушкина. Занимает в истории отечеств. лит-ры особое место: это наиболее ранняя по времени и несравненная по поэтич. силе обобщающая оценка историч., всенародного значения Пушкина, его «дивного гения» для России, и в этом смысле выдающийся акт общественного, нац. самосознания. Л., по словам его младшего современника, в «...жгучем, поэтическом ямбе первый оплакал поэта, первый кинул железный стих в лицо тем, которые ругались над памятью великого человека» (Дружинин А. В., см. в кн.: Воспоминания). И вместе с тем именно данное стих., обнаружившее всю силу лермонт. любви и лермонт. отрицания, возвестило приход в лит-ру нового великого поэта: Л. был воспринят современниками как достойный наследник Пушкина.Структура стих. отличается одновременно сложностью и стройностью композиции; неск. внутренне законч. фрагментов, имеющих каждый свою стилистику, объединены общим пафосом, подчинены общему развитию идеи. В стих. легко выделяются три относительно самостоят. части. Первая (33 строки) энергично вводит осн. тему в ее особом, лермонт. повороте: не просто гибель поэта, но убийство — неизбежное следствие его давнего одинокого противостояния «свету»; не только скорбь надгробного слова, но и страстность гневной, разоблачающей инвективы. В своем обвинении Л. поразительно точен: оно не расширено до мироустройства в целом (как во мн. др. произв.), но и не сведено к прямому убийце, чей нравств. портрет — бездушного и безликого ловца «счастья и чинов», человека с «пустым сердцем» — запечатлен неск. уничтожающими штрихами. Л.сумел во всей глубине выявить общий историч. смысл трагедии («судьбы свершился приговор»); отвергая «жалкий лепет оправданья», он обвиняет как соучастников преступления всех врагов и гонителей «свободного, смелого дара» поэта.Вторая часть (следующие 23 строки) по своему интонационно-стилистич. строю заметно отличается от первой. Страстная инвектива на время как бы уступает место надгробной элегии, скорбной резиньяции по поводу безвременной гибели героя-певца. Соответственно меняется стих: 4-стопный ямб и простота строфич. организации (преобладает четверостишие с перекрестной рифмовкой) сменяются вольным (4—5—6-стопным) ямбом, к к-рому Л. часто прибегал в своей медитативной лирике, и усложненной, изменчивой строфикой. В этой части Л. более всего лиричен; здесь он в наибольшей степени дает волю острому, глубоко личному чувству любви и боли. И естественно, что именно здесь с особой отчетливостью возникает поэтич. облик Пушкина, данный сквозь призму авт. восприятия.«Смерть поэта» наполнена отзвуками пушкинских тем и образов — свидетельство погруженности Л. в пушкинскую поэтич. стихию. Так возникает аналогия с Ленским, «сраженным, как и он, безжалостной рукой». Но гибель Ленского (образ к-рого Л. воспринимает здесь как поэтически-идеальный, без учета «снижающих» черт) — достаточно общая параллель. Более существенна для поэтич. идеи Л. прямая перекличка с пушкинским «Андреем Шенье» — элегией о поэте, гибнущем на «кровавой плахе», где герой, в частности, говорит: «Зачем от жизни сей, ленивой и простой, / Я кинулся туда, где ужас роковой, / Где страсти дикие, где буйные невежды, / И злоба и корысть!..». Соответствующие строки «Смерти поэта» выдержаны в тех же элегич. и отчасти идиллич. тонах: «Зачем от мирных ног и дружбы простодушной / Вступил он в этот свет завистливый и душный / Для сердца вольного и пламенных страстей?». Здесь и горечь сожаления, и как бы упрек Пушкину: поэт не должен принимать законы «ничтожного света», не должен вступать в круг принятых в нем норм поведения и морали. Тот же оттенок (вместе с сознанием невозможности для Пушкина поступать иначе, как по законам чести) можно усмотреть и в начальном определении поэта как «невольника чести», к-рое, в свою очередь, также является знаменательной пушкинской реминисценцией. Оно заимствовано из посвящения к поэме «Кавказский пленник» (как известно, не лишенной автобиографич. элемента): «Невольник чести беспощадной, / Вблизи видал он свой конец, / На поединках твердый, хладный, / Встречая гибельный свинец».В качестве надгробной элегии «Смерть поэта» продолжает традицию, восходящую к «Умирающему Тассу» К. Н. Батюшкова, а также к написанному в связи со смертью драматурга В. А. Озерова посланию В. А. Жуковского «К кн. Вяземскому и В. Л. Пушкину», откуда в стих. Л. вошли нек-рые словосочетания и риторич. фигуры: «Зачем он свой сплетать венец / Давал завистникам с друзьями? / Пусть Дружба нежными перстами / Из лавров сей венец свила — / В них Зависть терния вплела; / И торжествует: растерзали / Их иглы славное чело...». Однако в стих. Л. вернее видеть не столько следование, сколько преодоление традиции. Враг лермонт. героя — не отвлеченно-романтич. «зависть», а нечто социально вполне конкретное — «свет завистливый и душный»; смерть поэта — не просто безвременная кончина, но гибель от руки «хладнокровного» убийцы. Традиц. элегич. формулы («чудные песни», «приют певца») «взрываются» инвективой, теряют свою элегичность, созерцательность. Личный тон, эмоц. насыщенность лермонт. ораторского стиля и декламац. стиха находят выражение в обилии антитез, вопросит., восклицат. интонаций и гипербол.Третью часть стих., относительно самостоятельную в композиц. и интонационно-стилистич. отношении, составляют последние 16 строк — знаменитое «прибавление». От элегич. медитации здесь не остается и следа. Возврат к мотивам первой части стихотворения звучит уже во многом по-новому, на новом накале страсти и отрицания; отсюда усложненный, прерывающийся синтаксис (особенно первых двух четверостиший), предельная резкость контрастов, острая афористичность. Обвинение здесь вырастает в проклятие. В концовке стих. Л. одновременно конкретизирует и расширяет социальный «адрес» своего обличения. Говоря: «...Надменные потомки / Известной подлостью прославленных отцов, / Пятою рабскою поправшие обломки / Игрою счастия обиженных родов», он, несомненно, имел в виду определ. слой петерб. знати, ту ее часть, к-рая завоевала принадлежность к высшему кругу путем подобострастия, интимных связей, дворцовых интриг. В собрании Н. С. Дороватовского сохранился список стих., на последней странице к-рого перечислены имена «наперсников разврата» — графы Орловы, Бобринские, Воронцовы, Завадовские, князья Барятинские, Васильчиковы, бароны Энгельгардты и Фредериксы (список обнаружен и прокомментирован И. Андрониковым). В стих. «Моя родословная» Пушкин зло иронизировал по поводу новой послепетровской знати. Саркастич. строки о тех, кто, унаследовав «известную подлость» отцов, сочетал в себе «надменность» и «рабство» (ср. «Страна рабов, страна господ» в стих. Л. «Прощай, немытая Россия»), написаны с очевидной ориентацией на стих. Пушкина. (Так Л. оказался участником характерного для 30-х гг. спора о роли дворянства в развитии нации — А. А. Краевский, Н. А. Полевой.) Для понимания обобщенно-социального смысла стих. важны слова: «Таитесь вы под сению закона, / Пред вами суд и правда — всё молчи!...». Речь уже идет не только о врагах Пушкина, но о всегдашних палачах «Свободы, Гения и Славы». Единственное, что может поэт противопоставить их безнаказанной и подавляющей силе, — это свое презрение и веру в неотвратимость высшего суда, в к-ром для Л., очевидно, сливаются «божий суд» и суд истории. Верой в неотменимость возмездия проникнуты не только заключит. строки стих., где его гневный пафос достигает наивысшей мощи («И вы не смоете...»), — ретроспективно она освещает все стихотворение.Характерное для «Смерти поэта» сочетание элегич. и ораторского начал (при решительном преобладании последнего) обусловило трудности в определении жанрово-стилистич. принадлежности как последних 16 строк, так и стих. в целом: «политич. сатира» (И. Боричевский), «политич. ода» (Б. Эйхенбаум), «ода-сатира» (К. Бархин) и др.; ни одно из подобных определений нельзя признать исчерпывающим.Л. был болен, когда ему стало известно о дуэли. О последних днях Пушкина он знал от лечившего его доктора Н. Ф. Арендта, к-рый навещал тяжело раненного поэта, и, вероятно, от общих знакомых. Осн. часть (56 строк) стих. была написана, по-видимому, 28 янв., в квартире Е. А. Арсеньевой, «под свежим еще влиянием истинного горя и негодования» (А. П. Шан-Гирей). Существует копия этой части стих. с датой, принадлежащей неизв. переписчику, — «28 Генваря 1837 г.». Несмотря на то, что этой дате противоречит текст стих. (в нем говорится о смерти поэта как свершившемся факте), она принята нек-рыми исследователями (И. Андроников), ссылающимися на то, что слухи о состоянии Пушкина постоянно менялись. Заключит. 16 строк написаны через неск. дней после смерти Пушкина — в ответ на суждения лиц, оправдывавших убийцу поэта; их т.з. защищал родственник Л., камер-юнкер Н. А. Столыпин, посетивший Л. в его квартире на Садовой в одно из воскресений 1-й пол. февраля. Первое упоминание о «прибавлении» содержит письмо А. И. Тургенева к А. Н. Пещурову от 13 февр.; 17-го о нем пишет А. Н. Карамзин; 1 марта стих. было послано в Париж Н. И. Тургеневу.Стих. Л. явилось событием в лит. и обществ. жизни кон. 30-х гг. В короткое время оно стало известно в широких кругах петерб. об-ва. Его высоко оценили В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский, П. А. Плетнев, А. Н. и С. Н. Карамзины и др. друзья Пушкина, со многими из к-рых Л. с этого времени особенно сблизился. Действительно, более чем кто-либо из других поэтов, откликнувшихся на смерть Пушкина (П. А. Вяземский, А. В. Кольцов, Е. А. Баратынский, Ф. Н. Глинка, М. Ф. Ахундов, В. А. Жуковский, Ф. И. Тютчев, А. И. Полежаев, Н. П. Огарев), Л. сумел выразить чувство беспредельной «сердечной горечи» и гражд. негодования. В. В. Стасов, в 1837 ученик Училища правоведения, вспоминает о том, как «подымала сила лермонтовских стихов», как «заразителен был жар, пламеневший в этих стихах. Навряд ли когда-нибудь еще в России стихи производили такое громадное и повсеместное впечатление» (Щеголев, в. 1, с. 256—57; см. также воспоминания И. И. Панаева, В. П. Бурнашева, В. Р. Зотова, отзывы В. А. Соллогуба, Карамзиных). Стих. распространялось в копиях, сделанных друзьями Л. (прежде всего С. А. Раевским), как в первонач. ред. (известно, что одна из ранних копий сделана 30 янв.), так и в полном варианте. В нек-рых списках тексту стих. предшествовал эпиграф, взятый из трагедии Ж. Ротру «Венцеслав» (1648), переделанной для рус. сцены А. Жандром (запрещена цензурой к постановке; отд. сцены опубл. в «Русской Талии» за 1824), и содержащий обращение к государю с требованием отмщения убийце («Отмщенья, государь, отмщенья!»).В придворных кругах стих. было расценено как «бесстыдное вольнодумство, более чем преступное» [докладная записка А. Х. Бенкендорфа Николаю I (см. Воспоминания)]. Полный текст был получен Бенкендорфом в сер. февраля (первая часть стих., известная раньше, не вызывала никаких нареканий). Было заведено дело «О непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии гусарского полка Лермантовым, и о распространении оных губернским секретарем Раевским»; 18 февр. Л. был арестован (мнения исследователей о точности этой даты расходятся); несколько позже был арестован и Раевский, а уже 25-го стало известно решение Николая I перевести Л. «тем же чином в Нижегородский драгунский полк, и губернского секретаря Раевского...отправить в Олонецкую губернию для употребления на службу» (Щеголев, в. 1, с. 269).В длинной цепи фактов, из к-рых складывается история создания стих. «Смерть поэта», не хватает многих звеньев. Отсутствуют достаточно точные хронологич. данные; воспоминания современников освещают события очень приблизительно. Хотя круг источников остается прежним, существует ряд версий относительно последовательности создания отд. частей стих., времени появления эпиграфа и его роли в идейном содержании (В. Архипов, В. Кирпотин, И. Девицкий, Т. Иванова). Не решены окончательно и нек-рые текстологич. вопросы. По традиции, идущей от П. А. Ефремова (ссылавшегося на А. Меринского), стих 66 в нек-рых изданиях печатался в варианте: «Есть грозный судия: он ждет». Ныне на основании дошедших списков принят др. вариант («есть грозный суд»), в пользу к-рого высказывается И. Андроников и др. исследователи.Стих. иллюстрировали А. А. Гурьев, Л. Дземарын, Л. О. Пастернак. Положили на музыку Ю. Я. Владимиров, Е. К. Голубев, А. С. Жак, Ю. Ф. Львова, С. В. Протопопов и др. Беловой автограф первых 56 стихов — ГПБ, Собр. рукоп. Л., № 8 (из архива В. Ф. Одоевского, с его пометой: «Стихотворение Лермонтова, которое не могло быть напечатано»), черновой автограф — ЦГАЛИ, ф. 427, оп. I, № 986 (тетр. Рачинского), л. 67—68. Автограф стихов 57—72 неизв. Их копия приложена к делу «О непозволительных стихах...», — ИРЛИ, оп. 3. Впервые — «Полярная звезда» на 1856 год (Лондон, 1858, кн. 2, с. 33—35); в России — «Библиогр. записки», 1858, т. I, № 20, стлб. 635—36; без последних 16 стихов; полностью — Соч. под ред. Дудышкина, т. I, 1860, с. 61—63.

И. С. ЧистоваЛермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Науч.-ред. совет изд-ва "Сов. Энцикл."; Гл. ред. Мануйлов В. А., Редкол.: Андроников И. Л., Базанов В. Г., Бушмин А. С., Вацуро В. Э., Жданов В. В., Храпченко М. Б. — М.: Сов. Энцикл., 1981