АВТОР ПЬЕСЫ ("ТЕАТРАЛЬНЫЙ РАЗЪЕЗД")

- Пьеса имела успех. "Весь театр гремит". "Боже, как бы забилось назад тому лет 7-8 мое сердце!" "Но разумный холод лет" умудрил автора: "Узнаешь наконец, что рукоплесканья еще не много значат и готовы служить всему наградой: актер ли постигнет тайну души и сердца человека, танцор ли добьется уменья выводить вензеля ногами, фокусник ли - всем им гремит рукоплесканье". "Автор" желает незаметно выслушать мнения зрителей, потому что "мне это нужно, - говорит он, - я комик. Все другие произведенья и роды подлежат суду немногих, один комик подлежит суду всех". "Тот, кто решился указать смешные стороны другим, тот должен разумно принять указания слабых и смешных собственных сторон". "Да, я удовлетворен", - говорит он, выслушав отзывы зрителей: "Какой живой урок! Какая пестрая куча толков!" Счастье комику, который родился среди нации, где общество еще не слилось в одну недвижную массу... где что человек, то и мненье, где всякий сам создатель своего характера", "как даже в сих недоброжелательных осуждениях много того, что нужно знать комику". "Автору" грустно только, что "никто не заметил честного, благородного лица, бывшего в его пьесе". Это смех. Благороден он потому, что "решился выступить, несмотря на низкое значение, которое дается ему в свете"; "несмотря на то, что доставил обидное прозванье комику - прозванье холодного эгоиста и заставил даже усомниться в присутствии нежных движений души его", - говорит А. "Я комик, я служил ему честно и потому должен стать его заступником". - Он имеет в виду "не тот смех, который порождается временной раздражительностью; желчным, болезненным расположением характера"; "не тот также легкий смех, служащий для праздного развлечения и забавы людей", - а "тот смех, который весь излетает из светлой природы человека, - излетает из нее потому, что на дне ее заключен вечно бьющий родник его". - Этот смех "углубляет предмет, заставляет ярко выступить то, что проскользнуло бы..."Без него "презренное и ничтожное, мимо которого человек равнодушно проходит всякий день, не возросло бы пред ним в такой страшной, почти карикатурной силе, и он не вскрикнул бы, содрогаясь: "неужели есть такие люди?", тогда как, по собственному сознанию его, бывают хуже люди". - "Несправедливы те, которые говорят, будто возмущает смех... Многое бы возмутило человека, быв представлено в наготе своей; но, озаренное силою смеха, несет оно уже примирение в душу". - "Несправедливы те, которые говорят, что смех не действует на тех, против которых устремлен, и что плут первый посмеется над плутом, выведенным на сцену: плут-потомок посмеется, но плут-современник не в силах посмеяться! Он слышит, что уже у всех остался неотразимый образ, что одного низкого движенья с его стороны достаточно, чтобы этот образ пошел ему в вечное прозвище: а насмешки боится даже тот, который уже ничего не боится на свете". - Не слышат могучей силы такого смеха: "что смешно, то низко", говорит свет; только тому, что произносится суровым напряженным голосом, тому только дают названье высокого. "Но, Боже, сколько проходит ежедневно людей, для которых нет вовсе высокого в мире. Все, что ни творилось вдохновенным, для них пустяки и побасенки..." - "Но мир задремал бы без таких побасенок; обмелела бы жизнь, плесенью и тиной покрылись бы души. Побасенки!.. О, да пребудут же вечно святы в потомстве имена благосклонно внимавших таким побасенкам". "Бодрый же в путь! И да не смутится душа от осуждений, но да примет благодарно указанья недостатков, не омрачась даже и тогда, если бы отказали ей в высоких движениях и в святой любви к человечеству". Все изменяется. "В глубине холодного смеха могут (в будущем) отыскаться горячие искры вечной могучей любви... И почем знать, может быть будет признано потом всеми... что тот, кто льет часто душевные, глубокие слезы, кажется, более всех смеется на свете".